В стиле модерн одевалась мама, когда я была ребенком. Она очень любила нарядные платья: помню, сколько сундуков семья Лопато погрузила на пароход «Рашпутана» летом 1929 года, покидая Харбин. (И это при том, что основные вещи оставались в доме!)
Но и в этих струящихся шелках лиловых, зеленых, оливковых и палевых тонов, в широкополых шляпах, в хитонах, в драгоценных вещицах тонкой работы, подражающих ветвям, цветам, струящимся листьям, бабочкам и стрекозам (как было принято в ту пору), мама оставалась весьма энергична, полна жизни, отличалась необычными для дам той поры взглядами. Хозяйка большого дома и мать троих детей, она считала, что у женщины должно быть и какое-то свое дело. И сумела найти его (что, впрочем, было нетрудно – при ее медицинском образовании и опыте сестры милосердия военно-полевого лазарета). Сам союз моих родителей – слияние в генах и семейных воспоминаниях духа псковской усадьбы семьи Шпаковских, мягкого уюта, обаятельного здравомыслия дворянской интеллигенции и личной предприимчивости, энергии, опыта моего отца – был очень в стиле России начала ХХ века.
"Я и моя контесса"
Моя приятельница, эксцентричная Лилиан д'Алефельд, как-то сказала мне: «Ты всех моих египтян покоряешь, познакомь и меня с русским князем». Я позвонила Владимиру Кшесинскому-Романову, и на следующий день мы пошли ужинать в «Динарзад». Роман начался моментально. На следующий день взволнованная Лилиан сказала: «Людмила, наряжайся в пух и прах! Мой лимузин повезет нас к Кшесинской ужинать».
С Матильдой Кшесинской я встречалась многократно. Великий князь Андрей Владимирович, ее муж, был милейший человек. У них был небогатый, но зато очаровательный дом с террасой в саду возле улицы Пасси (Вилла Молитор, дом 10) в 16-м аррондисмане Парижа. Несмотря на свой возраст, прима-балерина ассолюта продолжала учить искусству танца в своей студии, основанной еще в 1929 году. Вместе с ней жила ее сестра, балерина Кшесинская-вторая, которая редко спускалась вниз из своей спальни, так как была стара, больна и плохо ходила. Ее сын Вова жил вместе с родителями, в том же доме. Он был красивый, милый молодой человек и нашел себя в эмиграции следующим образом: сделался коммивояжером, ездил на велосипеде, продавал вина своим приятелям и знакомым. Мне тоже. Мы были друзья.
Помнится, Вова держал в доме ручную черепаху, ухаживал за ней, кормил капустными листьями, которые черепаха очень любила, уделял ей на удивление много душевного пыла. Но вот – у черепахи появилась серьезная соперница...
Мы приехали. Разодетая Лилиан сделала глубокий реверанс и склонила голову перед княгиней и князем. Андрей Владимирович улыбнулся и, чмокнув меня в щеку, спросил: «Как жизнь?» Ужин был превкусный, княгиня оставалась умной и приятной собеседницей, Лилиан не спускала глаз с Вовы... А через неделю сняла у них комнату, очень уютно ее устроила и – переехала. Там были зеркала, дамский уют – и все благодаря энергии Лилиан.
Прошло некоторое время. Лилиан как-то разочаровалась в Вовиной элегантности и заскучала. Вскоре, на Пасху, как-то вечером к ним пришел Сергей Лифарь – и тут моя Лилиан действительно влюбилась... Лифарь был с конца сороковых не в фаворе у Парижской оперы. После немецкой оккупации Парижа ему постоянно ставили в вину встречу с Гитлером, которому он якобы показывал здание Гранд-опера. Он сумел найти работу только в Финском национальном балете в Хельсинки, потом танцевал в Сан-Морице, в Швейцарии, а позднее в Лиссабоне поставил «Жар-птицу» в оформлении Дмитрия Бушена.
И только Кшесинская была очень расстроена этим романом – потому что знала, как сильно ее сын любил Лилиан... Так расстроена, что однажды плеснула в Лилиан кипятком.
Pavillon Russe
Мой ресторан «Русский павильон» открылся 5 ноября 1961 года на рю Лористан, 4, на углу авеню Виктор Гюго. Два шага от Триумфальной арки, очень удобная квартира наверху, над рестораном. И к тому же – место, уже отмеченное и судьбой, и парижанами: раньше там находилось ателье очень известного фотографа.
Второе, расхожее название ресторана было – «У Людмилы». Голубые стены, красный бархат, розовые лампочки на каждом столике (столиков было двадцать три или двадцать четыре, не помню точно). Вокруг всей залы – удобные диваны, на стенах – картины русских художников. Часть картин перешла ко мне из семьи Великого князя Бориса Владимировича. И оформлять зал отчасти помогал Рашевский, брат княгини Зинаиды Сергеевны, жены Бориса Владимировича.
На потолке была шкура белого медведя (мой брат привез ее из Сибири и рассказывал, что он сам этого медведя убил, но я всегда думала, что это чистая фантазия). На самом видном месте – картина Лапшина «Москва». (Я увидела впервые это полотно еще девочкой, когда мы с мамой были в Биаррице, в гостях у архитектора Минаша – отца художницы-графика Жени Минаш. И еще тогда влюбилась в картину. А много лет спустя мне позвонили и спросили, не хочу ли я ее купить. Мы с реставратором князем Эристовым немедленно отправились за ней. Глебушка Эристов потом привел полотно в полный порядок.)
Посетители входили. Оглядывались, удивлялись, восхищались. Тут же выпивали рюмку водки, которую предлагала всем входящим прелестная барышня в русском костюме с кокошником.
Персонал был большой. Княгиня Марина Дадиани, урожденная Амилохвари, занималась гардеробом гостей. Старый барон Леонид Ламсдорф ведал шампанским. (У него дрожали руки, но клиенты его обожали!) Князь Миша Шервашидзе был метрдотелем, я принимала гостей.
(Женою Шервашидзе стала Анна Сорина – бывшая жена художника. Она была богатейшей женщиной, но с тяжелейшим характером.) Были еще пять или шесть русских гарсонов, все носили русские голубые рубашки с темно-бордовыми поясами (а в первый вечер, не сговариваясь, крестились перед тем, как выйти в зал, – потому что зал был переполнен). Свечи горели на столиках, и мы каждый вечер были готовы.
Первое меню нам составил и стал у нас шефом Сергей Сергеевич Залогин, бывший царский и лучший русский повар в Европе тех лет. Он помогал нам выбирать посуду и оборудование, был очень культурный и милый человек, и изумительный мастер. Делал неподражаемые кулебяки, блины и пирожки! Он сам был знаменитостью, знатоки шли ужинать «на Залогина», как ходят в театр на спектакль с ведеттой. Конечно, он был очень дорогой «ведеттой». Не только из-за стоимости его труда. Он был весьма строг к поставщикам, к выбору продуктов. Телячьи котлеты? Только из самого лучшего мяса! И так – во всем.
Увы, Залогин работал у нас недолго. Теперь я жалею об этом: он любил ресторан, он его создавал... Впоследствии я двадцать лет мучилась, выбирая поваров, – и ни один француз не готовил так, как Сергей Сергеевич. Он ушел от нас в результате одного недоразумения – одна клиентка ресторана пожаловалась вечером, что мясные пирожки были сладковаты. А Залогин страшно обиделся. Бросил меня и ресторан на пять дней, затем вернулся, попросил расчет – и оставил нас навсегда. Никогда уже нам не удавалось предложить такую кухню, как тогда. И Сергей Сергеевич после этого совсем перестал работать (он был уже очень немолод). А уйдя на покой, – вскоре умер.
Перед открытием я страшно волновалась. Все служащие прислали корзину цветов: «Бон шанс, Людмила!» Рашевский сказал: «Не бойтесь, я устрою вам премьеру!» – и привез весь Париж: Бурбонов, Полиньяков, русских князей, знаменитостей. У нас бывали все: Юсупов, Голицын, Шереметевы, княгиня Зинаида Романова.
Каждый, кто пришел в «Русский павильон», получал тарелочку с мягкими, еще теплыми пирожками – небольшими, на один укус, шедеврами «залогинской ручной работы». Водка уже стояла на столе, в деревянной матрешке. Шампанским занимался барон Ламсдорф.
В то время, сорок лет назад, стоимость франка была совершенно другой. И цены были смешные. Какие-то 30—50 «тех» франков стоил обед, за который сегодня платят 500.
Оркестр Валентина Билинского был очень хорош. Солировали Шарль Шалян и Марк Лючек. Потом – пела я.
Люди иногда танцевали. Иногда на эстраду выходили известные артисты из публики: в «Русском павильоне» выяснилось, например, что главный редактор Times чудесно поет венгерские песни. Однажды вышел из-за столика и играл для нас знаменитый скрипач Иври Гитлис.
В шестидесятые годы из Бухареста ко мне в ресторан приезжала известная русская певица Алла Баянова и выступала у нас несколько вечеров.
Силой «Русского павильона» был его домашний дух (но – домашний в изысканном, старорусском смысле), уют гостиной или музыкального салона, где у каждого, знаменитого или неизвестного, была возможность показать свои таланты и принять участие в общей радости. И это нравилось всем! Ночи шли, полные романтизма. И, как говорят, – незабываемые.
Фредерик Кастет, очень известный в Париже той поры дизайнер мехов, устраивал у нас вечера Дома Диора на семьдесят-восемьдесят человек. Он сам занимался залом «Русского павильона» перед такими приемами: завешивал стены распластанными соболями, норками, шиншиллами, лисами и расставлял везде цветы – было очень красиво. Гостей встречали, как юные хозяйки, манекенщицы Диора, одетые в лучшие вечерние платья своей фирмы. И много знаменитых клиенток Кастета – и София Лорен, и графиня Парижская, супруга графа де Бурбон, потомка свергнутых королей, местоблюстителя французского престола, и мадам Помпиду – бывали на этих вечерах, где все старались затмить друг друга (общий блеск не буду и описывать)... Фредерик Кастет был точно весь сотворен из искусства, был одним из самых любимых людей – и в Париже, и у меня. А главный парфюмер Дома Диора всегда говорил своим манекенщицам: «Учитесь у Людмилы шарму и умению принимать гостей». Много вечеров устраивали у нас Дом Магги Руфф, Жан-Луи Шерер, Дом Ланвен, Жак Хейм, m-me Сизмек, владеющая теперь Домом Валентино.
Каждый из банкетов был по-своему украшен. И все осыпаны цветами.
В один из первых вечеров я пригласила господина Христиана Мило (а он был серьезный и известный кулинарный критик, автор «Кулинарного гида» по Парижу, а это было очень важно для рестораторов: если попадешь в "Кулинарный гид" – то все к тебе приходят!).
В тот вечер зал был переполнен, но я ему оставила столик. Вот уже десять часов... Одиннадцать... А грозного критика все нет. Ко мне подошла какая-то дама, спросила, почему пустует этот стол. Я была вынуждена объяснить, что жду одного журналиста (до сих пор помню, ка-ак она на меня посмотрела!). Вдруг из угла мне помахал незнакомый господин. Я подошла. «Позвольте спросить, кого Вы ждете?» – «Такого-то», – отвечаю. А он говорит: «Это я. Уже час сижу здесь». Я обмерла: о Боже...
Я подошла к нему, как ко всякому новому посетителю, когда он только появился. И спросила: «Хотите селедки?» Он удивился, но сказал: «Да». – «Может быть, куриные котлеты?». – «Да, да, пожалуйста». Когда же я узнала, что этот скромный незнакомец и есть Мило, то пришла в ужас – потому что кулинарным критикам все всегда стараются предложить самое роскошное и дорогое (икру, например). Но после этого он написал о ресторане замечательную статью: «Можете спокойно идти в «Русский павильон» – вас никто не будет «нагревать». Это было веское мнение и отличная реклама – я до сих пор ему благодарна.
"Господа, начинайте с тихого вальса, чтобы людям не приходилось сразу есть с невероятной быстротой, – говорила я своим музыкантам. – Под медленную музыку ужинают с удовольствием, неспешно разговаривают. Ритмичная – вынуждает быстрее есть, и вечер заканчивается после десерта». К тому же люди давятся едой. А это скучновато и не так уж приятно. Так что медленная музыка в ресторане была одним из наших секретов. У меня был свой столик (всегда кто-то был приглашен, было приятно видеть по вечерам друзей рядом). Но заниматься клиентами это не мешало. Когда я выходила петь, всегда говорила (совершенно искренне): «Quel public! Какая публика!»
Я гордилась тем, что к нам не раз приходил Феликс Юсупов. Он и в начале шестидесятых был изумительно красив, всегда изысканно одет. (И никогда больше я не встречала такой мужской фигуры и осанки.) Однажды, когда он был у нас, пришла после гастрольного спектакля труппа Кировского балета. Их привел очень известный импресарио, Томази. Не знаю, он ли сказал артистам, кто этот господин, или узнали сами – но у всех танцоров загорелись глаза.
Я подошла к нему, спросила: «Князь, можно молодым людям подойти к вам, попросить автограф?» – «Конечно, графинюшка», – так он меня в шутку называл.
Боже, как они смотрели на Юсупова! Точно какой-нибудь легендарный, мифический «гений места» старого Петербурга возник из сумерек у них на глазах, чтоб неспешно поужинать за столиком «Русского павильона».
К нам приходил и знаменитый французский писатель Кессель, автор романа «Великокняжеские ночи», живший с цыганами. (От них он научился есть – медленно, с хрустом – стеклянные стаканы – но, к счастью, у меня в ресторане их никогда не ел.)
Бывал у нас Эрте, такой талантливый декоратор (помню, он носил прозвище Бабушка). Эрте ходил в парике, пудрил нос, украшал галстук элегантной заколкой и носил костюмы-тройки, застегнутые на все пуговицы, – благо позволяли рост и талия. Он прожил в Париже около восьмидесяти лет, приехав из Петербурга еще до начала Первой мировой войны, и его настоящее имя было Роман Тыртов, а Эрте лишь псевдонимом, составленным из первых букв имени. Я купила несколько его рисунков, это были работы сороковых-пятидесятых годов, – но не у него, а у своего друга, коллекционера Володи Хоффмана. (Володин отец Ростислав, директор «Женес музикаль» и известный историк, выпустил в свет мою первую пластинку.)
В 1961 году в Париже остался Рудольф Нуреев. Он стал очень дружен с Наташей, сестрой Никиты, моего первого мужа. И тоже приходил к нам в течение долгих лет.
В мой ресторан часто приходили новые русские парижане из артистической эмиграции семидесятых годов – художники Борис Зеленин, Николай Дронников, Вильям Бруй, Иван Путелин, Олег Целков.
Я очень люблю семью Целкова, они очаровательные люди. А мать актрисы Тони Целковой, жены художника, Лидия Федоровна Пипчук когда-то делала для «Русского павильона» изумительные пельмени. Она сама пришла с ними ко мне, принесла на пробу, и я немедленно попросила ее лепить для нас эти «равиоли сибирьен» (так они значились в меню). При этом я знаю, что в молодости, в России, Лидия Федоровна была авиатором в Сибири, а затем воспитательницей в детском саду в Полтаве. Замечательная дама! Она никогда не овладела французским языком, объяснялась с бакалейщиками с помощью мимики и жестов, но пельмени и песни под русскую гитару стали символом ее жизни в Париже...
Хорошо помню мать Михаила Шемякина, Юлию Николаевну Предтеченскую, бывшую актрису Ленинградского театра Акимова и советскую кинозвезду тридцатых годов. Муж ее был полковником, после войны они жили в Германии и в Риге. Позже она руководила кукольным театром в Воркуте – и когда ее сын Миша оказался за границей, мама поехала к нему, за что ее очень корили военные, сослуживцы покойного мужа. Ее пугали тем, что она никогда больше не увидит «шестую часть суши». Однако, естественно, после перестройки она возвращалась. И недавно скончалась в Нью-Йорке, в гостях у собственного сына.
Шемякин дружил и еще с одной моей посетительницей, Диной Верни, знаменитой галеристкой и моделью Аристида Майоля и Анри Матисса. (Дина Верни основала музей в Париже, сейчас он хорошо известен.)
Однажды в ресторан ко мне пришла советский министр культуры Екатерина Фурцева с ее приятелем, французским импресарио и мужем балерины Ирины Бароновой, сыном Станиславского (Фурцева этого импресарио обожала). Я предложила министерше семгу. А Фурцева ответила: «Нет, мне лососину». В тот вечер у меня пела певица Ольга Потемкина – Фурцевой очень понравилась ее длинная русая коса. Но меня госпожа министерша явно невзлюбила! Очевидно, из-за семги.
В разные вечера, в разные годы бывали: Джина Лоллобриджида, Софи Лорен, Вирна Лизи, Анна Маньяни, Людмила Черина, Сергей Лифарь, Наталья Макарова, хореографы Валерий Панов и Владимир Деревянко, мексиканская кинозвезда Мария Феликс, Роми Шнайдер, Мишель Морган, Марина Влади и ее сестры, Шон О'Коннери, Майкл Кейн, Питер О'Тул, Питер Устинов и его сын, писатели Ромен Гари и Жозеф Кессель, Ален Делон, Роман Полански, Жан Маре, Теренс Янг, Хьюстон, Жорж Шеко, югославская певица Вука, Витторио Де Сика, Жан Поль Бельмондо, скульптор Сезар, шахиня Сорайя, композитор Косма, Арман Хаммер, испанская певица и актриса Надя Лопез, известный французский киноактер Лоран Терзиефф, Шарль Азнавур, Сергей Михалков, Илья Глазунов, Мстислав Ростропович, многие театральные режиссеры и кинопродюсеры. Частым гостем был наследник престола Марокко, будущий король Хасан Второй. Eго сестра Айша, посол Марокко в Лондоне, приходила с мужем, а то и со всей своей свитой. И брат, и сестра любили мое пение и мои пластинки.
«Две гитары»
Время шло. Из России приехал приятный молодой армянин по имени Жан Татлян. (Говорили, что он был большой звездой в Ленинграде.) Приходил к нам, спрашивал: «Хотите, спою под гитару?» И пел он чудно, голос дивно звучал. Со временем он начал приходить все чаще и однажды сказал: «Я хотел бы купить ваш ресторан». Я ответила: «Жанушка, не старайтесь, у вас не выйдет...» Он стал возражать: «Я моложе, я красивей, я не менее известен, чем вы». «Но насчет ума не знаю, – сказала я, – мне все-таки кажется, что у вас не получится». Он продолжал приходить и предлагать. Так прошло два сезона. Я рассказала наконец об этом Джонни, он подумал и сказал: «В общем – почему нет? Мы здесь уже двадцать лет, пора отдохнуть и освободиться». Я долго колебалась, но решила, что, может быть, он прав... Татлян привел к нам иранского магната Абзадэ. Они осмотрели ресторан. Я назвала цену. Татляну она показалась высокой, но Абзадэ понял, что торговаться я не буду – просто откажу. Они сказали: «Покупаем».
Так кончился наш первый Pavillon Russe. Продали все – и ресторан, и обстановку, и картины, и квартиру над рестораном со всем, что в ней было. Пресса провожала нас ностальгическими вздохами: «Людмила... но с этим покончено! Не предупредив об опасности, она покинула свой волшебный «Русский павильон» на рю Лористон. С ней это была одна из лучших, истинно русских ночных «шкатулок» – но вот все исчезло. И завсегдатаи не очень надеются на то, что это волшебство можно воссоздать. Ресторан отныне называется «Две гитары» – и на сегодня это все, что можно о нем сказать».
Увы, три месяца спустя «Две гитары» разорились.
«Белогвардейское гнездо»
Все спрашивали нас время от времени: «Когда же вы снова откроете ресторан? Скучно без вас...» (…) И вот «Русский павильон» вновь открылся для моих милых клиентов. Зала была больше, чем раньше, но мы постарались все устроить в том же стиле, отделать тем же красным бархатом. Повесили картины, стали искать служащих.
Был еще один щекотливый вопрос, с которым в реальности сталкивается каждый ресторатор. Я сказала с самого начала: "Не хочу иметь путан ни в баре, ни в ресторане. Это нехорошо, хотя они могут быть хорошими клиентами. Но если вы приходите в ресторан, как дом, то путан там быть не должно! Это другая атмосфера». И просила их нас не посещать. Они умоляли: "Ну, Людмила, путаны в русском баре – это так романтично!" – "Я к вам тоже очень хорошо отношусь, но это не годится для нас", – твердо говорила я делегаткам этих дам. Они еще несколько раз пришли, но потом решили, что не стоит, если так встречают. И исчезли. Это было очень удачно, потому что в противном случае обязательно происходили бы скандалы...
Путан было шестеро. Я запомнила красивую, броскую Ольгу Морозову и их атаманшу Василису. Погибшие, но милые созданья из числа наших соотечественниц не относились к числу трагических фигур городского «дна» – они просили по 4000 франков за ночь. Мне говорили, что для некоторых жриц вторая древнейшая профессия была действительно второй. Якобы служили они как пороку, так и родине, – а Василиса носила под броским декольте незримые миру погоны офицера КГБ. Впрочем, по более расхожей, их собственной версии, то были советские женщины, которые приехали в Париж в шестидесятые-семидесятые годы и разошлись со своими французскими мужьями. Многие из них выбрали эту древнюю профессию как средство пропитания. И до сих пор в Париже есть места, где работают исключительно русские путаны.
В ту пору еще шла "холодная война", все были полны смутных опасений – отчасти обоснованных. Одна моя коллега, Муся, хозяйка русского ресторана неподалеку от собора Святого Благоверного Александра Невского на рю Дарю, была однажды утром найдена повешенной в ее собственной квартире... Якобы она была убита за недвусмысленные контакты с разведкой нескольких стран.
Один из моих посетителей, известный русский художник, однажды странным образом исчез из ресторана. Поздним ночным звонком его вызвали в булочную, расположенную по соседству. Больше он не появился... То ли по телефону советское консульство сделало классику выговор с предупреждением за посещения «белогвардейского гнезда», то ли уж и не знаю, что за этим стояло.
Бывали, конечно же, разные вечера – и разные казусы. Однажды собралось как-то особенно много знатных людей: португальская маркиза де Кастежа, португальская виконтесса Анна Лиотти, жена президента Индонезии Деви Сукарно, много других людей, хорошо известных в Париже... В конце зала большой стол занимал князь Голицын со спутниками. Напротив был стол принцессы Монако Каролин, с ней пришли ее сестра Стефани, их свита, Карл Лагерфельд и еще несколько известных людей. Все они были приглашены одним из парижских антикваров (не помню его имени), который давал у нас обед в честь принцессы – был как раз день ее ангела.
Стол был засыпан подарками – ожерельями, браслетами, шарфами – и цветами. "Дом Периньон" шипел в хрустальных бокалах, икра серебрилась, и настроение у всех было прекрасное. Бал был открыт, играл скрипач, потом на нашей небольшой эстраде пели под гитару (у меня тогда выступал бывший московский актер Алеша Булатов). Так длилось до половины двенадцатого. После этого, как всегда, было объявлено: "A maintenant… а теперь... Людмила!"
Я начала петь. Обыкновенно в зале наступала тишина. Но тут вдруг Каролин и Лагерфельд начали разговаривать. Послышалось строгое: "Шшш..." – это князь Голицын призывал их к молчанию. Но – Каролин продолжала говорить с Лагерфельдом. И тогда Голицын громко сказал: "В России все молчат, когда поют известные певицы!" Тут на минуту действительно онемели все. Включая меня...
Я, чтоб изменить атмосферу в зале, отошла от рояля, спустилась к гостям и стала петь "Не слышны в саду даже шорохи..." – то, что знали и любили все. "Пойте с нами, принцесса... как всегда!" – сказала я Каролин. Она холодно ответила: "Мне приказали молчать". Я засмеялась: "Ну нет... поем!" Когда я окончила номер, антиквар с бешенством в голосе приказал: "Addition! Вы испортили именины принцессы и мой праздник! Я это припомню! Счет!"... Что сказать? Я была в ужасе. Когда они уходили, я сказала: "Принцесса, ведь это князь Голицын, его матушка с вами хорошо знакома". Каролин ответила: "В таком случае надо было представиться". И все. Больше Каролин у нас не бывала.
Источник: www.gzt.ru
Фрагменты книги "Волшебное зеркало воспоминий" были предоставлены Владимиром Васильевым для интернет-издания gzt.ru
Комментариев нет:
Отправить комментарий